ЭКСКУРСИЯ В ДОМ ‘КОРОЛЯ’
Вы знаете, что в Омске жил король,
Король писателей — Антон Сорокин.
И пламенно играл он эту роль,
И были помыслы его высоки:
Леонид Мартынов
Повинуясь мартыновскому эпиграфу, ради любопытства, давайте-ка совершим, дорогой читатель, экскурсию в дом, в котором жил когда-то этот самый ‘король’. Дом находится в самом центре Омска на улице Лермонтова, 28. ныне возле него в любое время года бурлит цветочный рынок. Это старинное строение красного кирпича. Необычна его архитектура, вместившая в себя элементы традиционного классического стиля и модерна.
Иной любопытный прохожий, не зная историю этого дома, может удивиться: сколько старинных домов вокруг на этой улице снесено подчистую, а он — этот дом — почему-то сохранен. И не столкнули его с лица земли новые подрядчики, построившие вплотную к нему громаду современного жилья.
Я много раз бывал в этом доме, много читал о нем и его славном хозяине, и мне есть, что рассказать вам, дорогой читатель.
Левую часть дома с башенками и балконом построил в начале прошлого века богатый павлодарский купец С.А. Сорокин — для себя и своей многочисленной семьи. Через несколько лет владельцем отцовского особняка станет старший сын Е.С. Сорокин, врач, в советское время профессор мединститута.
В 1913 году к дому брата пристроил два этажа другой купеческий сын — ‘человек не от мира сего’, писатель и художник Антон Семенович Сорокин (1884-1928), родоначальник нашей омской литературы. Благодаря ему, и обрел этот дом большую культурно-историческую известность. Вот почему местная власть, уважая звание писатель, подписывая в 1981 году на снос старый квартал по названной улице, своим постановлением приказала особняку стоять, она даже взяла его под охрану, как здание культурно-исторического значения, жильцам предоставили другое жилье, а на фасаде дома было разрешено укрепить мемориальную доску.
Антон Сорокин в очерке ‘О себе’ незадолго до кончины писал: ‘: когда я умру, на мой дом набьют вывеску ‘Дом Антона Сорокина’ , вокруг будут стоять небоскребы’.
Мудро угадал он насчет бетонного громадья, а вот насчет ‘вывески’ ошибся: решение о ней затерялось где-то в чиновничьих столах. И еще были другие решения и постановления, касаемые судьбы старинного дома, но об этом речь ниже:
Незаметно прошло столетие писателя. Правда, кое-что было сделано: по своей инициативе Омское книжное издательство издало избранные рассказы Антона Сорокина под названием ‘Запах родины’ с послесловием Е.И. Беленького. Дом же, простояв некоторое время пустым (решался вопрос, кому его отдать, — писателям или журналистам), неожиданно был передан в пользование: омским художникам.
Второй этаж просторной профессорской половины занял сначала художник Николай Третьяков (теперь тоже достойный мемориальной доски), после его смерти помещение перешло мастеру живописи и графики Александру Макарову. Одна из комнат первого этажа некоторое время служила мастерской живописцу Георгию Пилипенко — маленькая, тесная, без должного дневного освещения, поэтому и другие постояльцы этой комнатушки и соседней менялись часто. Но еще где-то в глубине особняка давно, не покидая любимого места, стучит киянкой по стамескам мастер деревянной скульптуры Валерий Воробьев.
А где же само обиталище Антона Сорокина?
Если посмотреть с улицы на фасад дома, то пять верхних окон правой половины — и есть его квартира. Вход в нее — правая крайняя дверь. Долгое время постоянным ‘старожилом’ этого помещения был живописец Владимир Бичевой, человек гостеприимный, к творчеству Сорокина и его памяти относившийся с большим вниманием и уважением.
Однако, прежде чем зайти в эту историческую квартиру, напомню нашему читателю историю сорокинского дома.
Началась Первая мировая война. Антон Семенович всячески протестовал против нее. Он сам себя выдвинул на Нобелевскую премию и разослал свою пацифистскую книгу ‘Хохот желтого дьявола’ монархам ведущих держав, чтобы те поддержали его кандидатуру. Уклончиво ответил будто бы один сиамский король.
Сорокин провозгласил себя ‘королем сибирских писателей’, гордостью нации. Выступал публично со свечой в руках, где свеча — символ, освещающий путь к человечеству, к слову правды. Устраивал заборные выставки своих рисунков и картин — талантливых, оригинальных по сюжету, композиции и исполнению, но и ‘портивших общественный вкус’. У омского обывателя закрепилась за Сорокиным прочная репутация саморекламиста, чудака, фантазера, скандалиста и даже сумасшедшего.
Но если оценивать жизненный и творческий путь Антона Сорокина объективно, то подлинную известность ему, как писателю, принесли его рассказы, сюжеты которых он брал из окружающей жизни и из жизни казахов, на земле которых прошла часть его молодости. Кроме того, один из его современников написал: ‘Оценивая творчество и деятельность Антона Сорокина, нельзя забывать главного — его общественной роли организатора литературной жизни в Омске’.
Сорокин собирал вокруг себя талантливую молодежь, магнетически притягивал к себе всякого подающего надежды в сочинительстве и рисовании. Для многих он являлся учителем, наставником, помощником и гостеприимным хозяином. Его дом был своеобразным литературно-художественным клубом. Вот что записал в своих воспоминаниях сорокинский ученик Всеволод Иванов — в будущем большой советский писатель, автор многих повестей и романов и знаменитой пьесы о Гражданской войне ‘Бронепоезд 14-69’: ‘Встречи писателей происходили обыкновенно у А. Сорокина, который умел без изысканной любезности, без натянутости, а с мягкой проницательностью сближать людей искусства. Войдя к нему в комнату, вам хотелось читать красивые рассказы, слушать стихи, говорить о живописи. Личное общение с ним было для меня чрезвычайно полезным’.
О таком полезном общении с Сорокиным и встречах в его литклубе оставили свои прекрасные воспоминания Сергей Марков (‘Омская сага’), Николай Анов (‘Делопроизводитель собственной славы’), Александр Оленич-Гнененко (‘Суровые дни’), Михаил Никитин (‘Дикий перец’), Леонид Мартынов (‘Воздушные фрегаты’).
С теплотой высказывались бывавшие по многу раз в доме своего наставника и фантазера талантливые люди других творческих направлений — художники Виктор Уфимцев и Николай Мамонтов, композитор Виссарион Шебалин, ученый и поэт Петр Драверт. Бывали у Сорокина писатели его времени: Георгий Вяткин, Феоктист Березовский. Кондратий Урманов, Лидия Сейфуллина, Иван Шухов, Евгений Забелин: К ним можно прибавить группу молодых поэтов и художников, это Борис Жезлов, Николай Калмыков, Игорь Славнин, Владимир Эттель, Борис Шабль-Табулевич: А если взять наше недавнее время, то тут список талантливых творческих людей будет, пожалуй, еще более впечатляющ: Но это будет уже другая история, достойная своего описания.
События в Омске в 1918 году менялись — одно за другим: сначала была Совдепия, потом — Временное сибирское правительство, потом — Директория, а потом и Верховная власть адмирала Колчака. Кстати, Всеволод Иванов в хрущевскую оттепель в журнале ‘Огонек’ опубликовал свои воспоминания о Сорокине и том времени, где, между прочим, упомянул, что сам адмирал присутствовал на одном литературном вечере у Сорокина с дамой Анной Тимиревой. Они пришли, естественно, по приглашению самого вездесущего хозяина. Как не пригласить такую значительную политическую фигуру на чтение собственных рассказов? И дама вызывала у Сорокина интерес: она была дочерью известного в России музыканта, дирижера, директора Московской консерватории В.И. Сафонова, имела блестящее образование, знала два иностранных языка, умела музицировать, любила театр, живопись, поэзию, сама сочиняла и рисовала. Ну, как тут не иметь хотя бы временного контакта с такими людьми? Ведь он писатель — и ему это необходимо для будущих произведений. Однако, некоторые омские краеведы сомневаются в этом ‘адмиральском рауте’, называя его очередной сорокинской выдумкой, подхваченной Вс. Ивановым. И Леонид мартынов тоже не поверил этому факту, в своих ‘Воздушных фрегатах’ сказав, что Сорокин ни разу не обмолвился о посещении его дома Верховным правителем. А кое-кто утверждает, что бывал адмирал в доме ‘короля писателей’, но с другой женщиной — артисткой местного театра или даже с женой генерала Гришина-Алмазова. В этом споре точка не поставлена. (Анна Тимирева об омском периоде своей жизни воспоминаний не оставила).
Сам Сорокин тщательно скрывал от всех факт посещения его дома этой парой. Время менялось быстро. Чудачества ‘короля писательского’ в это время продолжались в нарастающей степени: проникал на званные вечера с участием Верховного, вынимал из-за пазухи рассказ и пытался читать — скандал. Самовольно выпустил ‘Газету для курящих’ — скандал. Напечатал деньги со своим портретом! Все эти чудачества при Колчаке легко сходили Сорокину с рук, т.к. его дом был застрахован от обыска охранной грамотой, которую ему выдал за его графические рисунки японский посланник Танака. Это позволяло прятать у себя большевика А. Оленич-Грененко и бежавшего с белого фронта Вс. Иванова.
Омск в период Гражданской войны был буквально наводнен беженцами из Центральной России. Столичные интеллигенты в провинциальном городе искали культурного общения. Появлялись на сорокинских вечерах такие колчаковские литераторы и журналисты, как В. Янчевецкий (будущий исторический писатель Ян), журналист и художник А. Громов, поэты С. Ауслендер, Г. Маслов, С. Спасский, Ю. Сопов, любители словесности из офицерства.
Проездом в Японию в марте 1919 года в Омске остановился ‘отец русского футуризма’ Давид Бурлюк — друг Маяковского, художник, поэт, общественный деятель. Он привез много картин, и вместе с Сорокиным устроил выставку в местном Политехническом институте, где экспонировалась самая скандальная картина Бурлюка ‘Распятие Антона Сорокина’. На выставку шел весь город. Бывал ‘отец футуризма’ и в доме ‘короля писательского’, рисовал портреты хозяина и его жены Валентины Михайловны. Гость выдал Антону Семеновичу удостоверение ‘От Всероссийской Федерации футуристов’ и даже рекомендовал быть полпредом футуризма в Омске.
Антон Сорокин хоть и провозгласил себя ‘королем сибирских писателей’, хоть и чудачествовал, но: постоянно работал скромным счетоводом в Здравотделе Управления железной дороги, куда являлся ежедневно, зарабатывая себе на хлеб. Данную работу он выполнял скрупулезно и говорил: ‘В этом деле я аккуратен, как немец’.
Но вот в город пришли красные. Тут нужда и беды обрушились на писателя полным весом. В начале 1920 года Здравотдел командировал Сорокина выдавать зарплату своим работникам по железной дороге до Челябинска. Там он переболел тифом. А когда вернулся, то обнаружил, что из его квартиры выселили, ‘как буржуя’, и в ней живут уже другие люди. Пришлось проживать во второй половине дома у брата и отца.
К этой беде вскорости добавилась еще одна, может быть, и посерьезней. В Сибири в это время гремело так называемое Ишимское восстание крестьян, спровоцированное продразверсткой и охватившее огромные пространства. В Омске шли аресты по малейшему подозрению. 17 февраля 1921 года к Сорокину нагрянули чекисты, арестовали ‘короля’, и оказался Антон Семенович в следственном изоляторе Омгубчека по подозрению в контрреволюционной деятельности. Леонид Мартынов вспоминал: ‘: все мы, друзья Сорокина, ходили растерянными:’
В архиве УФСБ по Омской области хранится дело Антона Сорокина, а в нем протокол допроса, где подследственный, отвечая на вопросы следователя, собственной рукой записал ответы. Основная оправдательная мысль в них: ни в какой организации не состоял, а собирались у него творческие люди и ‘говорили только о литературе’. Ускорить освобождение ‘кандидата на Нобелевскую премию’ помог А. Оленич-Грененко, работавший тогда заместителем председателя Губисполкома.
В этом протоколе допроса есть один любопытный момент. Сорокин писал: ‘Два месяца назад открыткой я вызвал жену Колчака Тимиреву и говорил с ней, так как мне нужны были материалы для драмы ‘Годовалое царство’, довел ее до слез своими вопросами, и когда она попросилась переночевать, я отказал’: Что это? Очередная фантазия писателя? (Некоторые ‘краеведы’ на этом стоят твердо: придумал — и все тут).
А все же откуда взялась эта ‘фантазия’? От кого следователь узнал факт посещения жилища ‘колчаковной’? А все очень просто: вместе с ним была арестована квартирантка по фамилии Сургутанова, проживавшая в той же половине дома, что и Антон Семенович. Вероятно, она сболтнула следователю? Или сестра Антона — Зинаида, там проживавшая у отца, и арестованная на другой день по другому случаю.
Антон Семенович с родственниками жил в натянутых отношениях: они его не признавали, как писателя, и все его творческое окружение называли ‘сборищем придурков’, и поэтому старались всячески ущемить его в житейском плане. В отцовской половине дома, кроме сестры Зинаиды, в это время проживали: брат Семен (17 лет), сестра Елизавета (16 лет), сестра Софья (14 лет), эта самая квартирантка с приемной дочерью и Антон Семенович с Валентиной Михайловной. В этом многолюдии не просто было держать теплые отношения с таким человеком ‘не от мира сего’.
А как оказалась ‘колчаковна’ в это зимнее время в Омске? Ведь известно, что она ‘сама заарестовалась’, в Иркутске, чтобы разделить судьбу с любимым человеком — адмиралом А.В. Колчаком. Дело в том, что ее в июне 1920 года этапировали из Иркутска в Омск, где в это время в бывшей столице белого движения начинался судебный процесс над колчаковскими министрами и от Анны Тимиревой требовались какие-то показания. Потом ее содержали в местном концентрационном лагере на улицах Лагерной и Учебной — это территория бывшей 1-й Всесибирской торгово-промышленной и сельскохозяйственной выставки. В ее павильонах и бывших складских помещениях содержались тысячи пленных белогвардейцев (ныне областная Станция юннатов). Народа там сгибло неисчислимо от голода, холода и болезней. В ноябре Тимиреву освободили по амнистии по случаю очередной годовщины Великого октября. В лагере она познакомилась с пленным художником Владмиром Эттелем. Он был отпущен несколько раньше и придя к Сорокину сообщил новость, что в лагере содержится жена Колчака. Вот тут и послал Сорокин ей открытку с просьбой, чтобы она пришла к нему для беседы. Надо полагать, что они до этого уже были знакомы?.. Эту встречу с Анной Тимиревой Сорокин попытался позже описать в несостоявшемся ‘Скандале Колчаку’, где после отказа ей переночевать записал: ‘: ушла, плача, к Владимиру Эттелю, вместе сидели в лагере’.
Выйдя из ‘узилища’, Сорокин продолжает бороться за возвращение своей квартиры. Только через год, с большими усилиями доказав, что дом построен не на спекулятивные деньги, а на литературный заработок, он вернул себе жилье. Но еще через год весь дом снова был муниципализирован и сдан в аренду меинституту, а владельцем на правах субаренды стал старший брат — врач Е.С. Сорокин. В квартиру Антона Семеновича поселили других жильцов, а писателю опять пришлось ютиться в тесноте. Отношения с родственниками и до того сложные, обострились до крайности.
Чтобы вернуть себе свой законный дом, построенный на гонорар, Сорокин пишет письма во все инстанции: в редакции газет и даже членам правительства — Троцкому, Луначарскому, Калинину. И только в июне 1925 года решением горсовета дом ему возвратили.
В конце 1927 года возникла новая угроза выселения. Квартирант, провизор Штеренталь, проживающий в комнате первого этажа, принадлежавшей Антону Семеновичу, отказался от арендной платы, назвав хозяина эксплуататором, к тому же комхоз построил ему печку с нарушением строительного устава, отчего в квартире Сорокина на втором этажа стоял чад. Агент комхоза, придя к Сорокину, кричала: ‘Не выселили сейчас, а после вашей смерти выселим жену’.
В защиту писателя выступила газета ‘Советская Сибирь’ — напечатала статью А. Курса ‘А не пора ли вас скончаться?’, 22 января 1928 года эту статью перепечатала омская газета ‘Рабочий путь’. А уже через два дня в ней появилась заметка ‘В сгоревшей квартире’, где сообщалось: ‘В комнате писателя пожарной командой сняты потолок и крыша. На полу до сих пор валяются обрывки замоченных водой рукописей: Во дворе большая куча мусора, вытащенного после пожара. В этом мусоре полуобгоревшие рукописи, картины. Среди последних такие ценности, как работы Давида Бурлюка..’ Газета следующего дня сообщает: ‘Агент комхоза, оскорбившая писателя Сорокина, уволена. Квартирант Штерендаль, по вине которого произошел пожар, будет выселен’. Что ни говори, а строго и резко реагировали власти на выступление своей газеты. По Сибири в это время стояли сильнейшие морозы. Антону Семеновичу снова пришлось перебираться в отцовский угол. Со службы в здравотделе его давно уже уволили. Новой работы нигде не давали. Жить было не на что.
В наскоро отремонтированной квартире он устраивает публичную выставку своих картин и произведений других художников с целью не только пропаганды изобразительного искусства, но и хоть что-то заработать себе на кусок хлеба. Заходили редкие посетители, смотрели картины и: платили определенную сумму хозяину экспозиции. Но вот пришли два комиссара, посмотрели, выразили восхищение, а когда хозяин потребовал с них плату за просмотр, они удивились: ‘А что, за это надо платить?’
Комиссары ушли и куда надо пожаловались. На другой день представители компетентных органов пришли закрывать выставку. В архиве Сорокина сохранилась запись его рукой: ‘Сорокин возмутился: почему закрываете выставку’ — Вы берете за это деньги. — Но позвольте, у меня идет время, а я сижу не два часа, а целый день. У меня ноги замерзли. Где судебное решение о закрытие выставки?’ Кончилось тем, что пришли с ордером на закрытие и занятие квартиры под склад аптеки:’
Все же ему с помощью брата удалось отстоять свое жилье.
Надо сказать, что в житейском плане Сорокин, как хозяин дома, с первых дней своего проживания в нем, испытывал определенные трудности. Какого-либо комфорта, в своевременном понятии этого слова, в доме не было. Помещение в холодное время обогревала печка, сложенная из кирпича. На ней ежедневно готовилась пища. Для печки нужны были дрова — и не мало. В период работы в Здравотделе Управления железной дороги проблемы с дровами не существовало: привозили за деньги в любом виде. С приходом большевистской власти, при долгой разрухе и неразберихе, с отсутствием заработка, пошли у ‘короля’ серьезные трудности не только с топливом, керосином, бумагой, но и с множеством предметов первого опроса:
Приходя в дом Сорокина, поднимаясь по узкой, крутой лестнице, мне всегда думалось: сколько раз за свои 15 лет проживания в этом своем доме приходилось хозяину и хозяйке подниматься на второй этаж с охапкой дров, с емкостью для воды, сколько раз выносить во двор через другую дверь свои бытовые отходы. Подумаешь — и неуютно на душе. Впрочем, эти трудности переживали потом и другие жильцы этого ‘королевского дома’.
Проживание в холоде и голоде, потеря службы, постоянная борьба за свой дом окончательно подорвали здоровье ‘писательского короля’: туберкулез легких в открытой форме. Лечение в больнице не помогло. Союз сибирских писателей усилиями В. Зазубрина добился путевки в спасительный, как казалось, Крым. Но никто не знал, что там есть свои ограничения. В долгом изнурительном пути писателя к целебному воздуху сопровождала жена. Однако в Ялте больного с крайней, открытой степенью болезни нигде не приняли. Пришлось возвращаться. Но сил хватило доехать только до Москвы, где Антон Семенович и скончался в вокзальной больнице. Валентина Михайловна по телефону разыскала давно проживавшего в столице Всеволода Иванова, и они с Феоктистом Березовским с большими трудностями похоронили ‘короля’ на Ваганьковском кладбище. В течение многих лет его могилу обозначала плита, на которой было выбито: ‘Сибирский национальный писатель Антон Семенович Сорокин:’ Дорогая земля этого престижного кладбища не хранит вечно свои ‘священные могилы’. Где-то в перестроечное время конца 1980-х годов обозначение ‘последнего приюта’ ‘короля сибирских писателей’ исчезло с лица земли.
А тогда после похорон Валентина Михайловна вернулась домой. В отсутствии хозяев в квартире проживал их квартирант — агент земельного отдела по фамилии Муравский. Он станет гражданским мужем Валентины Михайловны, и они вместе будут бережно хранить весь творческий архив писателя.
Незадолго до своей кончины, в период обострения болезни, Антон Семенович сказал жене: ‘: пусть в нашем доме будет гостиница для писателей, приезжающих в Омске. Пусть они смотрят мои книги, рукописи, а надо — печатают на моей машинке. Это лучше, чем Музей Антона Сорокина’. Но время распорядилось по-другому. Валентина Михайловна умерла в 1936 году. Муравский пригласил Леонида Мартынова посмотреть оставшийся архив писателя и взять из него, если есть, свое. Он открыл входную дверь дома тем же давно знакомым Мартынову американским ключом, которым пользовался еще Сорокин (реликвия до сих пор еще в действии). Мартынов просмотрел архив чисто визуально, ничего не взял и посоветовал ‘наследнику короля’ отнести все это в краеведческий музей. Но тот якобы через несколько дней: покончил с собой. Часть архива писателя он все же передал раньше, о чем сообщила читателям газета ‘Молодой большевик’ от 8 октября 1935 года.
А вот что касается мартыновского рассказа ‘покончил с собой’ на этот счет в последнее время возникли некоторые сомнения. Новый муж Валентины Михайловны, уважая имя Сорокина и повинуясь завещанию обоих: передать дом в ведение омских писателей и журналистов, стоял на этом твердо и, передавая архив писателя краеведческому музею, вместе с его директором обратились в городской Совет с просьбой передать дом Сорокина в пользование омским литераторам.
Новый наследник дома проживал в нем один, ожидая ответа. Ответ явился быстро. Президиум омского городского Совета депутатов трудящихся удовлетворил просьбу и вынес постановление ? 319 от 20.03.1936 года о предоставлении дома Антона Сорокина омским писателям и журналистам. В доме планировалось организовать библиотеку и читальню. Об этом факте даже сообщил журнал ‘Сибирские огни’ в разделе ‘Хроника’. Но борьба за дом ‘короля’ при острейшем дефиците жилплощади где-то в других кругах власти продолжалась. И вдруг эта новость ‘покончил с собой’. И ни где-нибудь, а прямо в доме.
Мартынов в своей новелле ‘Наследник короля’ пишет, что он якобы повесился, и причина суицида была скорее всего из-за страха от будущего ареста по его кулацкому происхождению. Может, это так. Но совсем недавно мне удалось встретить одну пожилую женщину, которая рассказала, что в квартире Сорокина проживала в конце 1930-х годов материна родственница. Муж у нее был какой-то военный. Мать, будучи девчонкой, пришла к ней в гости и обратила внимание, что тетушка забеливает известкой стену, на которой проступали брызги темной жидкости. На вопрос, что это? Тетушка, ничего не скрывая, сказала: это кровь, и вот никак не забеливается. А чья кровь? — спросила девчонка. Хозяин тут жил, сам застрелился, или убили?.. — сказала хозяйка. Когда девчонка пришла второй раз, то стена была уже закрашена, навсегда скрыв тайну произошедшей здесь трагедии.
После этого рассказа мне почему-то больше верится, что никак он — ‘наследник короля’ — интеллигентный человек, весьма уважающий память Антона и его жены, мог совершить такое над собой и осквернить своим поступком стены замечательного дома.
Писатели и журналисты после этого случая обходили дом своего учителя и наставника стороной.
Время наступило сложное, можно сказать, — трагическое. Организатора, подобно Сорокину, не нашлось. Писатели группировались в основном возле областной газеты, она их подкармливала небольшими гонорарами. Дом тихой сапой был заселен нуждающимися на жилье.
После Великой Отечественной войны усилиями нового директора краеведческого музея А.Ф. Палашенкова снова был поднят вопрос о сорокинском доме. И снова городской Совет выносит решение за ? 261 от 16.03.1946 года: ‘Обязать исполком Куйбышевского райсовета с 01.06.1946 года освободить дом писателя А.С. Сорокина и передать его краеведческому музею для организации историко-литературного отдела’. Но и это решение не было претворено в жизнь, только потому, что для жителей этого дома не нашлось новой жилой площади.
И только в 1981 году — время тотального сноса старинных домов на улице Лермонтова — наконец-то жильцам предоставили новые квартиры, и дом опустел. И в это же время было решение уже Облисполкома о взятии дома под госохрану и установки на его фасаде мемориальной доски, однако, и это решение почило где-то в столах чиновников.
А что касается архива А.С. Сорокина, в котором было много весьма ценных бумаг: рукописей, писем, графических и живописных работ его и других художников, то он долгое время хранился в библиотеке музея. Кто-нибудь из местных писателей и краеведов заглядывал в него. Но каких-либо публикаций о нем или о самом писателе не появлялось.
По настоящему вспомнили о писателе только в конце 1960-х годов, когда в Западно-Сибирском книжном издательстве готовилась к выпуску книга рассказов Антона Сорокина и воспоминаний о нем под названием ‘Напевы ветра’ с обширным предисловием омского критика и литературоведа Е.И. Беленького. Вот тут, видимо, прочитав книгу писателя и воспоминания о нем: Л. Мартынова, С. Маркова, М. Никитина, Н. Анова и отзывы о книге, музейщики зашевелились и взялись за разработку и учет содержащихся в нем материалов. Все это происходило уже после смерти А.Ф. Палашенкова и с приходом нового администратора, ничем особым себя не проявившего, разве только тем, что при нем многое из архива ‘писательского короля’ и кое-что из архива бывшего директора музея ушло на списание и уничтожение по идеологическим соображениям и якобы не имеющим какой-либо исторической и литературной ценности. В огонь ушло много старинных фотографий, газет, журналов, разных деловых бумаг прошлого с автографами известных в Омске, да и в России, известных исторических личностей.
И же большая часть Сорокинского архива в конце концов обрела свое постоянное местожительство в Омском областном госархиве.
***
Как я уже упоминал, дом писателя Антона Сорокина решением Горсовета в 1982 году был передан в ведение Омскому отделению Союза художников. Художественный совет на своем собрании произвел распределение комнат дома под мастерские членам своего профессионального коллектива. Верхний этаж левой половины особняка (бывшая квартира профессора Е.С. Сорокина) была отдана под мастерскую художнику Николаю Третьякову, лучшим другом которого был поэт-романтик Вильям Озолин. Появляясь в Омске по случаю какого-либо литературного праздника из своего нового местожительства — Барнаула, он всегда приходил в мастерскую друга и за чайным столом исполнял свои песенные стихи под гитару.
Нижние комнаты дома стали мастерскими для Анатолия Лыжина, Валерия Воробьева, Георгия Пилипенко. С этого времени дом А. Сорокина явил пристальное внимание местной литературно-художественной богемы. Пользуясь гостеприимством его новых хозяев, на огонек шли многие творческие личности из этой среды. Да и просто разные знатоки омской истории заходили посмотреть не только на творение мастеров, но и как бы засвидетельствовать свое присутствие в этом историческом доме.
Бредил славой Антона Сорокина и поэт-бомж Аркадий Кутилов, не раз проходил мимо дома, с любопытством поглядывал на окна, но незнакомца внутрь не пускали. (Дружеские отношения его с каким-либо омским художником мной не отмечены, впрочем, как и с писателями тоже).
Самым верным примечательным решением Худсовета было: передать дом Антона Сорокина (его бывшее жилое помещение) мастеру живописи Владимиру Бичевому. Главная мотивировка в этом решении была в том, что художник является лучшим другом группы талантливой поэтической молодежи: Владимира Макарова, Николая Разумова, Валерия Иванова, Николая Трегубова, Валерия Чижова, Татьяны Четвериковой и других. А до этого мастерской художника служили разные неприспособленные для нормальной творческой работы закутки. И вот лучший друг поэтов Владимир Бичевой стал не только новым хозяином бывшего жилища ‘короля сибирских писателей’, но и как бы продолжателем традиции общения, местом литературно-художественной тусовки. В моей памяти запечатлелось много таких встреч в этом доме, разговоров, споров о литературе, чтений стихов, а так же воспоминаний из прочитанного о ‘короле’ Антоне, об адмирале Колчаке:
Вспоминаю такой случай: после похорон нашего любимого детского поэта Тимофея Белозерова, сразу после поминок в ресторане, большая шумная группа пришла в дом Сорокина в мастерскую В. Бичевого, тем самым как бы принесла с собой вечный нетленный дух известного всей стране поэта. На похоронах и в этой группе присутствовал московский график Николай Короткин — иллюстратор самых значительных белозеровских книг. В помещении мастерской яблоку негде было упасть. По домам расходились, когда на часах была полночь. А кое для кого свет в сорокинском доме горел в эту февральскую ночь до утра.
После этого памятного дня мне в течение последующих 80-х и 90-х годов прошлого века случалось бывать не раз в мастерской уважаемого живописца, например, по случаю рождения какого-либо новой его картины. Всегда было интересно бывать в который раз в этом помещении, в стенах, которой была сама история. Бывали и длительные перерывы. К концу трудных 90-х годов, да и в начале нового века дружеское общение писателей и художников несколько поугасло, а потом и совсем стало редким. Писатели уже не удостаивались приглашения на открытия какой-либо очередной художественной выставки и узнавали о ней только из средств массовой информации. На выставку, посвященную своему семидесятилетию В. Бичевой пригласил самых лучших друзей из преданных поэтов, а потом и на фуршет, который, естественно, был устроен в его мастерской в присутствии представителей музея им. Врубеля и других деятелей культуры.
Все присутствующие заметили: помещение мастерской давно нуждается в серьезном ремонте.
В этом же году, задумав написать очерк об Антоне Сорокине и его доме, после нескольких архивных изысканий, я решил снова посетить знаменитое ‘королевское’ обиталище. Художник в последнее время стал часто болеть и висячий замок на входной двери говорил именно об этом. На сей раз мне повезло: Бичевой был на месте. Он открыл дверь, отодвинув щеколду американского замка, и с приветливой улыбкой, как старого приятеля, повел по узкой каменной лестнице на второй этаж. Миновав еще одну старинную дверь, вошли в мастерскую — бывшее ‘королевское жилище’. Оно довольно светлое, уютное. Сорокин строил дом по своему проекту со многими окнами, видимо, любил свет: четыре окна выходили на шумную улицу, а три во двор, где когда-то при жизни всех жильцов этого дома, были сараи, небольшой сад. Два окна давным-давно замурованы, может быть, самим Антоном Семеновичем.
В бытность Сорокина и позже квартира состояла из двух комнат: спальни и кухни, последняя, как видно по следу на полу от разобранной перегородки, была просторная, что позволяло принимать в ней многочисленных гостей, устраивать литературные вечера и художественные выставки.
Видя как я пристально осматриваю стены помещения, художник заговорил: ‘Стены двадцать четыре года не имели побелки. А трещины на них — это от сотрясения, когда забивали сваи для соседнего высокого здания. Тогда же кусками бетона, брошенного сверху, пробита кровля, и во время дождя в мастерскую текут потоки воды. Кстати, водопровода у меня, нет. Союз художников также беден: Но у меня еще терпимо, а вот у соседа, тоже на втором этаже, просто кошмар:’
Попрощавшись с хозяином сорокинского жилья, я пошел в другую дверь — в мастерскую художника Александра Макарова (квартира сорокинского брата и отца). Здесь я не был года три, кажется. Увиденное не скрасили даже прекрасные картины мастера, помещение выглядело так, будто в Омске недавно прошло большое землетрясение: по стенам трещины и обвалы штукатурки, перекрытия потолка провисли и в двух местах держатся на подпорках из досок и металлических труб. Другие неподпертые, места угрожают в любое время обрушиться на голову хозяина и посетителей. На мой вопрос: не страшно ли здесь творить, Макаров дернул плечами и ответил: ‘А куда идти? Другого помещения никто мне не даст. Дом давно уже в аварийном состоянии. Хотим вот обратиться к цветочному бизнесмену, может, поможет, если отдать ему в аренду две комнаты нижнего этажа под цветочный магазин. Помощи от наших властей ждать устали’.
Больше вопросов задавать не стал: все ясно как Божий день. Сколько людей притягивал к себе этот особнячок, сколько выручал в житейских трудностях, а теперь вот выглядит дряхлым, больным стариком. А как хорошо было бы, если бы стал он еще одной достопримечательностью в самом центре города, готовящегося отметить свое 300-летие.
***
Прошло три года — и я снова решил побывать в ‘королевском доме’. Меня интересовало, прежде всего, что же положительного произошло в его судьбе за это время. Хотя, впрочем, в течение этих лет, не раз, проходя мимо дома, бросались в глаза некоторые заметные перемены.
Цветочный бизнесмен предложение художников принял с охотой и с удивительной быстротой привел в современный дизайн две комнаты нижнего этажа, совместив их в одно помещение, и открыл в нем магазин по продаже цветов. Крыша дома засияла новой оцинкованной жестью. Тротуар возле дома обрел каменное покрытие. И в помещениях художников тоже произошли долгожданные перемены. У Александра Макарова укреплен потолок, произведена побелка стен по всем помещениям левой половины дома, реставрированы и покрашены лестница, ведущая на второй этаж, входная дверь сияет новизной.
Осталась без ремонта только ‘сорокинская’ половина дома.
Как я уже упоминал, ее владелец художник Владимир Бичевой — часто и подолгу болел, об этом всегда напоминал висячий замок на входной двери. В апреле 2007 года художник умер.
В следующий свой вояж в сорокинский дом я узнал, что по решению Омского художественного совета освободившуюся мастерскую передали живописцу Виктору Маслову. В мой приход помещение выглядело свежо. Новый хозяин поведал, что собственноручно побелил потолок и стены, покрасил окна и подоконники. А цветочный бизнесмен помог с ремонтом входа на второй этаж, заменил старую советских времен дверь с ее американским замком на новую.
Подытоживая минувшие годы и все выше освещенное, можно в который раз посожалеть, что не стал дом ‘писательского короля’, по его завещанию, Домом омских писателей, или хотя бы других ‘рыцарей пера’ или издателей, куда бы ступала их нога, о чем много было говорено устно и письменно в разные годы. И все же, слава Богу, что он в твердо определившемся качестве и статусе остался очагом творчества и культуры.
2003-2007гг.
